Verbarium

.
Дар без страдания великое бедствие, невозможно разлучить их. Есть гении, поглощающие слова и поглощаемые словами, пожирающие их и пожираемые ими, а есть гении лишь слегка пригубливаемых, дегустируемых слов. Словно боящиеся отравиться ими или делающие вид, что имеют дело только с божественными субстанциями.

Она была из вторых. ( Read more... )

.
Все-таки знаменательно, что орган вкуса и орган речи (говорения), это один и тот же орган. Так что не успеет сапиенс о чем-нибудь помыслить, как предмет высказывания, "означаемое", тут же оказывается у него во рту, и тогда язык сам должен вкусить то, что он только что произнес. Лично распробовать вкус сказанного.

Судя по бессмысленным массам слов, обращающихся в эфире, говорящие их этой зависимости даже не осознают. Лучше бы им вовсе отказаться от языка, не произносить никаких слов. Особенно мерзких. ( Read more... )

.
Язык не просто первичен по отношению к бытию, он - предбытие, надбытие, бытие в себе, проливающееся сюда слабым светом. Смысл существования художника в том, чтобы соединить собой два мира, стать кровотоком.

Вся косноязычная политическая правда Солженицына погребена под его жестяным языком. Самое его имя отторгнуто русской речью и не врастет в нее. Это в полном смысле моральное и онтологическое костноязычие, уродство смысла и звука.

Два русские мужика стоят перед распахнутой дверью трактирной России и рассуждают об колесе, чтобы затем описать его. Один говорит "два русские мужика", другой - "два русских мужика", а за этим - вся пропасть и языка, и таланта, и понимания, и правды. В одной букве - замкнутость, тюрьма, в другой - простор, покой, воля.

.
Как расчетливо он хохочет, как самодовольно благожелателен, как упивается пищеварением речи, как неуступчиво уступчив, как сытно честолюбив. Трупный румянец шеи переходит на волосатую грудь. Вопросы, которые он задает собеседнику, обращены к самому себе, смотрите, как много я знаю всего, слушайте меня и только меня, я никогда не кончусь, жизнь прекрасна, я желаю добра всем. Я оптимист: презентации, интервью, фуршеты, конференции, выставки, премии, снедь заезженной надушенной плоти вперемешку с вирулентностью зла.

Я боюсь за него. Конец будет не менее отвратительным, чем успех.

.
Не хочу я больше кормить овсом лошадей Чичикова.

Сеном тоже.

.
Ремесленник начинает с мысли о сюжете, фабуле, теме, продвинутый ремесленник - с мысли о слоге, ритме, подтексте будущей книги: выбор имени он откладывает на потом.

Художник начинает с выбора имени, он слышит его как интонацию своего повествования, именно его он прозревает "сквозь магический кристалл". Все остальное группируется вокруг имени само.

Имя героя и повести организуют его музыку и вдохновение. В настоящей литературе мы не найдем прежде всего фальшивых имен, каких-нибудь Петров Валерьяновичей, Евгениев Прохоровичей или Игорей Северьянычей - почему они так подрывают доверие читателя? В жизни-то их наверняка можно где-нибудь отыскать, и жизнь их, скорее всего, будет так же фальшива, как в тексте, но в ткани художественного произведения они фальшивы вдвойне. Ложь имени уничтожает все окружающее пространство повествования.

Имя определяет обстоятельства жизни героя и все пространство текста; оно органично, а не случайно живет в ткани букв. Бесталанный же автор просто ищет новые сочетания имен-и-отчеств, фамилий и механически переносит их в произведение, разве только поверхностно (идеологически) соотнося звучание имени с биографией персонажа, тогда как внутреннее содержание имени есть нерв искусства, его мистическое тело. Чудовищное словоземлетрясение в романе Владимира Набокова - Лев Глебович - катастрофа имени и характера.

Имя - платоновская идея реальности, поэтому оно определяет жизнь произведения. Оно существует только вместе с самой действительностью и неотделимо от нее. Неподлинное, случайное, искусственное имя всегда означает неподлинность, случайность, придуманность литературы. Никакого Ивана Денисовича не существовало не только ни одного дня, но и ни одной минуты. Тем более, не будет существовать в вечности.

Нельзя произвольно поменять имя после того, как текст совершен, хотя бы вчерне. Не имя врастает в текст, а текст произрастает из имени. Даже текст, привитый к искусственному имени, невозможно оторвать от него. Они погибают вместе.

Имя, в конечном счете, есть внутреннее событие произведения и самого слова. Нет имени вне слова, и нет слова вне имени. Имя и есть слово в том чистом виде, в каком оно предсуществует бытию.

Поэтому вначале было: имя.

.
Пьянство, джаз, компании, половая распущенность, стильная одежда, заискивание перед своим и чужим телом, беспорядочная всеядность чтения, "ни в чем себе не отказывал", "брал от жизни все, что можно", бедность воображения, разнузданная скудость чувствований, расфокусирование личности, расслабленный стиль газетчика.

Чувственная опрятность, простая одежда, никакой музычки, одиночество и молчание, аскетизм в этических и эстетических вкусах, суровость телесной и интеллектуальной жизни, сдерживание семени, собирание нравственных сил, богатство фантазии, глубина стиля, щедрость и изысканность мыслей, чувств, слов.

.
Инет у меня медленный, модемный, вот и решил просто попробовать одну передачу в ютубе, для смеха. Забавно, подкачает несколько слов, прослушаю, еще несколько мычаний, дуэт Бобчинского и Добчинского, - и снова восторг, корпускулы чьих-то мимолетных саморазоблачений, пытка слуха и понимания: "охватывает ощущение"... "неброская внешность"... "приглушенная духовность"... "проникает в самое сердце"... "чистая душа"... "счастье, что ты находишься рядом"... "живое свидетельство"... "волна света"... О ком это, о чем? Обрывки музыкальных фраз... сопенье... И гнусная заставка в инцесте с родственной ей музыкой.

Все разделено многозначительными техническими паузами, в которые понимаешь всю несусветную ложь происходящего, фальшь говоримого, произнесенного. Искусственно расчлененная речь вдруг предстает как рентгенограмма сознательного обмана и самообмана, все интонации и модуляции - мимикрия: хамелеонский покров речи чудовищно очевиден.

Да ничего вас ничем не охватывает, ничто никуда не проникает, все запятнанно и сально, присыпано тальком, полное одиночество посредственности и эгоизма, светское общение роботов, очевидное свидетельство глупости, соглядатаев собственной совести, волны неконтролируемого удушья, несостоятельность каждого эритроцита, катаракта внутреннего зрения.

То же и с письменной речью. Стоит ее только подвергнуть членению, как тотчас обнаруживается ее ходульность, неискренность. Истерия снулой крови, глумление копеечных истин, патриотическая\либерастическая чечетка ура-ура-мы-лучшие\худшие. Это когда берешь на смысловой тест. Когда берешь на музыкальный - дела обстоят еще хуже, еще непоправимее. Всю фонограмму современного языка - на свалку.

Надо - и это совершенно серьезно - догрызться не до отдельных слов или морфем, ибо гиль и гниль уже проникли в корни слов, в нервные окончания лексемы - надо брать на пробу каждую свою и чужую букву - и взрывать первый же фальшивый звук и слог.

Не языком, а предсердием чувствовать десны слов, альвеолы букв. Провозгласить пустоту как лоно дословного - первоначального - смысла. Лучше с осведомителями, чем с осведомленными, с безграмотными, чем с информированными, с экземой по всему телу, чем на языке.