verbarium: (Default)
.
Дар без страдания великое бедствие, невозможно разлучить их. Есть гении, поглощающие слова и поглощаемые словами, пожирающие их и пожираемые ими, а есть гении лишь слегка пригубливаемых, дегустируемых слов. Словно боящиеся отравиться ими или делающие вид, что имеют дело только с божественными субстанциями.

Она была из вторых. Read more... )
verbarium: (Default)
.
Как-то Бунин по поводу Толстого выразился в том духе, что великие люди "сначала великие стяжатели, а потом великие расточители". Спорить тут не с чем, но Бунин, кажется, несколько упростил процесс.

Понятно, что "художник", "творец", сначала "эгоист", "собиратель", "насильник природы", стяжатель и пожинатель всех ее цветов и плодов, затем — отдаватель скопленных и обогащенных сокровищ, жертвователь себя самого и всего отобранного у мира. Он в высшем смысле "коллекционер", обреченный в конце сдать свою коллекцию обратно в музей природы. Он сам экспонат природы. Это взаимодействие эгоизма и самопожертвования, или, точнее, эгоизма-и-самопожертвования, как единого природного процесса, кажется мне единственно плодотворным: лишь из личной пустыни может родиться оазис, из чужих семян собственные, из греха святость.

Но я хочу сказать о другом, в развитие метафоры Бунина. Read more... )
verbarium: (Default)
.
"Для кого-то важнее всего метафора, неожиданное и сильное сравнение, для кого-то — пристальное описание мельчайших деталей бытия или движений души. А для меня — фабула. Развитие событий. Не КАК произошло, не ЧТО произошло, а что ПРОИЗОШЛО".-

Говорит Д. Драгунский в своем интервью ЧасКору.

Какие у литературы сюжеты", какие "фабулы"? Read more... )

64

Jun. 24th, 2010 10:53 am
verbarium: (Default)
.
Видел — не сон, конечно, явь, в которую проваливаемся из этого сна в тот и зачерпываем оттуда сюда кое-что для местного сновидения.

Огромная, как бы демонстрационная, но раскладная шахматная доска до неба, поставленная на попа, а я за ней, как раз против щели, в которую хлещет межзвездный холод. Игроки на той стороне доски попеременке двигают фигуры длинной указкой, сшибая светила. Игра какая-то странная, по новым межпланетным правилам: противники каждый может ходить только по своим полям, не заступая чужих, белый по белым, черный по черным: одеты игроки тоже в соответственные одежды. Зрители, весь галактический сброд, следят неотрывно. Read more... )
verbarium: (Default)
.
Мы живем в мире освоенного непостижимого, обжитого иррационального. Мы знаем, что ничего не знаем, но рационализируем это незнание. Мы говорим: "я", "душа", "кровь", "вода", "синее", "гладкое", как будто знаем, что это такое. Иррациональное внушает нам страх, ужас. Оно угроза непознаваемому познаваемому, нашему представлению о познаваемом. Поэтому попытка ввести в обиход еще непривычное иррациональное встречается в штыки или подвергается немедленной рационализации. Это называется познанием. Поэтому карта звездного неба возвращается исправленной.

Самым иррациональным нам кажется негр на пляже, а самым абсурдным белый медведь на экваторе. Одиночество нудиста нас приводит в восторг абстрактного. Стоит переменить точку зрения, и может оказаться, что никаких негров и экваторов нет, а нудист окажется гермафродитом. Двуполость нудизма скрывает его однополость и открывает новую серию иррационального, и все опять начнется сначала. Девочка спрыгнет с шара, и ее место займет амбал с прямоугольными плечами. В руке девочки с персиком окажется фаллоимитатор (шприц с героином). Мир поколеблется, все провалится в пустоту и станет еще более иррациональным. Но такие вылазки воображения помогают удержаться на грани рационального иррационального. Преодоление каммы (кармы) следует понимать прежде всего как преодоление потока бесконечного иррационального. Религию вообще можно определить как внутреннюю борьбу с иррациональным, и она неотъемлема от метафоры и воображения. Рациональное мышление, пытающееся освободиться от метафоры и иррационального, никогда не выходит за пределы иррационального. Буддийская пустота принципиально не рационализируема, равно как и не иррационализируема. Поэтому она называется шунья-ашунья - пустота-непустота, пустота, однако не пустота. В пустоте погибают чудовища иррационального, но она отменяет и рациональное. Здесь точка их безысходного равновесия, конец истории. Иногда мы сами себя понарошку пугаем, заклиная иррациональное мнимым иррациональным. "Сиреневый туман", "зеленая тоска", "тихий ужас" - все это формулы экзорсизма, изгнания иррационального. Но демоны иррационального прячутся в самых обычных материях.

Самое стремление к рациональному в дебрях иррационального мира глубоко иррационально. Провозглашающие превосходство инстинкта над рассудком, провозглашают тем самым превосходство иррационального. Мораль, красота - категории познания, а не этики и эстетики. Они помогают удержать мир в границах умопостигаемого. Зло погружает в пучину несознаваемого иррационального. Его невозможно рационализировать в рамках понятий добра, на что притязает рассудок. Последовательное разрушение морали и красоты, как и самоубийство, это побег от добра и знания, умопостигаемой вселенной, в иррациональное. Это крах разума перед лицом непознаваемого. Стремление удержаться в рамках красоты и морали это попытка удержать себя от разбегания в иррациональное. Иррациональность красоты наследует иррациональность смерти. Прекрасное, как и смерть, есть точка схода множественных силовых линий иррационального. Бог и дьявол также точка пересечения иррационального. Иррационально наше бегство от иррационального.

Разум - величайшее зло потому, что узы добра, которые он на себя налагает, разрушаются постоянной атакой зла, другого имени непознаваемого и иррационального. Эти атаки он организует на себя сам. В недрах разума царит хаос, а на поверхность он выдает приличные формулы рационального. Порождение мировой иллюзии вызвано хаотическим безумием его глубинных флуктуаций, стихающих на поверхности мнимого рационального. Само понятие иллюзии подразумевает под собой рационализирующим разумом некую рациональную субстанцию, как мираж подразумевает воду. Но, может оказаться, вода сама мираж и иллюзия, сама иллюзия иллюзии. Илюзия, иллюзорно напояющая иллюзорную жажду в иллюзорном времени и пространстве. В какую безумную степень должна еще возвестись иллюзия, чтобы стать реальностью? Вы не найдете ответа, но это наша ежемоментная практика.

Само познание, но прежде всего все его инструменты, иррациональны. Откуда же взяться рациональному и объяснимому? Рациональным признается только то иррациональное, которое непосредственно служит инстинкту и его удовлетворению. Оно включается в обиход наличного бытия, в рацион рационального. Соответственно, в самом познании рациональным объявляется только инстинктивное. Рациональность самого инстинкта не подвергается сомнению, это неприкосновенный запас реальности. Тогда как инстинкт, как Бог, иррационален и является фундаментом "рационального". В иррациональности инстинкта скрывается все иррациональное. Инстинкт предваряет всякую мысль, и мысль о Боге в первую очередь. Иерархия ценностей, выстраиваемая инстинктом, помещает Бога на первое место, но выстраивает иерархию именно он. Сам полагая себя вне причинности.

В схему "рационального" включается все компоненты иррационального. Солнце встало - зашло, встало - зашло. Это может свести с ума. Поэтому это признается необходимым, рациональным. Вода мокрая, огонь горячий, мир бесконечен, вселенная расширяется - какие уютные, домашние формулы. Мир становится познанным в их окружении. Осталось только запомнить, что в слове "участвовать" только одна буква "в", а в слове "чувствую" две, и мир будет познан окончательно. "Рационально" всякое желание, всякая воля, потому что они ни требуют санкции разума. Я хуже (добрее) вас, поэтому должен перестать жить. Мое желание лучше (рациональнее) вашего, поэтому я вас уничтожу. Никакой смерти нет, потому что пока я мыслю о ней, ее нет, а когда она придет, меня уже не будет. Поэтому нечего бояться, все охвачено разумом и логикой. Очень успокоительно. Но это логика абсурда.

Что делать, как жить? Как рационализировать иррациональное? Как разделить области добра и зла, разума и инстинкта? Мы постоянно попадаем в разломы иррационального и барахтаемся в его аду. Чтобы обрушить поток иррационального рационального, я хочу почистить сегодня зубы на всю оставшуюся жизнь, то есть, никогда больше не ложиться спать, и так и застыть с зубной щеткой во рту в пасти рационального иррационального.
verbarium: (Default)
.
Ремесленник начинает с мысли о сюжете, фабуле, теме, продвинутый ремесленник - с мысли о слоге, ритме, подтексте будущей книги: выбор имени он откладывает на потом.

Художник начинает с выбора имени, он слышит его как интонацию своего повествования, именно его он прозревает "сквозь магический кристалл". Все остальное группируется вокруг имени само.

Имя героя и повести организуют его музыку и вдохновение. В настоящей литературе мы не найдем прежде всего фальшивых имен, каких-нибудь Петров Валерьяновичей, Евгениев Прохоровичей или Игорей Северьянычей - почему они так подрывают доверие читателя? В жизни-то их наверняка можно где-нибудь отыскать, и жизнь их, скорее всего, будет так же фальшива, как в тексте, но в ткани художественного произведения они фальшивы вдвойне. Ложь имени уничтожает все окружающее пространство повествования.

Имя определяет обстоятельства жизни героя и все пространство текста; оно органично, а не случайно живет в ткани букв. Бесталанный же автор просто ищет новые сочетания имен-и-отчеств, фамилий и механически переносит их в произведение, разве только поверхностно (идеологически) соотнося звучание имени с биографией персонажа, тогда как внутреннее содержание имени есть нерв искусства, его мистическое тело. Чудовищное словоземлетрясение в романе Владимира Набокова - Лев Глебович - катастрофа имени и характера.

Имя - платоновская идея реальности, поэтому оно определяет жизнь произведения. Оно существует только вместе с самой действительностью и неотделимо от нее. Неподлинное, случайное, искусственное имя всегда означает неподлинность, случайность, придуманность литературы. Никакого Ивана Денисовича не существовало не только ни одного дня, но и ни одной минуты. Тем более, не будет существовать в вечности.

Нельзя произвольно поменять имя после того, как текст совершен, хотя бы вчерне. Не имя врастает в текст, а текст произрастает из имени. Даже текст, привитый к искусственному имени, невозможно оторвать от него. Они погибают вместе.

Имя, в конечном счете, есть внутреннее событие произведения и самого слова. Нет имени вне слова, и нет слова вне имени. Имя и есть слово в том чистом виде, в каком оно предсуществует бытию.

Поэтому вначале было: имя.
verbarium: (Default)
Лесков, Платонов - явления языка.

Достоевский, Тургенев, Бунин, Белый - явления литературы.

Гоголь, Толстой, Чехов, Набоков: явления действительности.

Явление языка, возможно, выше явления литературы. Но не действительности.

Профиль

verbarium: (Default)
verbarium

April 2017

S M T W T F S
      1
23456 78
9101112131415
16171819202122
23242526272829
30      

Syndicate

RSS Atom

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 6th, 2025 07:12 am
Powered by Dreamwidth Studios