verbarium

.
Вчера стоит у подъезда наша старая баба Катя с сумкой, увидела меня, и глаза как у шестнадцатилетней как засветятся. Будет кому помочь взобраться ей на ее "башню", на четвертый этаж, и проповедь послушать. Окормить заблудших. Она у нас самая боговерующая. Лифта у нас нет, поэтому все уже окормленные, кроме меня. У подъезда специально караулит и окормляет, богословские разговоры заводит. Всех уже переформатировала, даже маникюршу со второго этажа и сантехника с третьего, один я остался. Я живу на пятом, поэтому наверно неокормленный.

Подхватила меня под руку, идем. Женщине что надо? Чтоб под ручку, лучше под зонтиком, и борщ варить. А так и жизни нету.

- Ое-ей, - говорит, - спина так и отламывается, и клюка уж не помогает. Давай отдохнем малость у почтового ящика.

Давай, говорю. Не знает, как приступить. У почтового ящика у ней обычно наступает просветление.

Отдохнули, идем дальше. Прозрения так и не наступило, что-то у ней сегодня заклинило. Обдумывает подходы. В одной моей руке ее баул с картошкой, другой ее за талию обнимаю. Она и довольна. Притворно кряхтит-семенит, ко мне жмется, не знает как приступить к пропаганде.

Ну что, говорю, тетя Катя, не помогает Бог твоей пояснице? Почему же не помогает, обрадовалась она, очень помогает. Вот болеть дал, чтоб больше о нем думала, а то мало о нем сображаю. Зря что ли он всех нас создал? Ой, говорю, баба Катя, не зря. Явно какой-то интерес имел. Взял на прикуп.

- Ты че, в карты? - вскинулась она. - Он тебе Якубович?

- Не понял, баба Катя. А Якубович при чем?

- При том. Обещал телевизор посмотреть, а не пришел.

- А-а, - вздохнул я с облегчением, ставя баул на ботинок (на пол не велит). - Приду как-нибудь. Я ж не спец, баба Катя. Может, антенна отошла или чего.

- До пятницы чтоб отремонтировал, - отрезала она. - Я без Якубовича не могу. Одного его уважаю.

- Ладно, - говорю. - Оладьев со сметаной готовь.

- Севрюжины с хреном. Голодный не уйдешь.

На третьем этаже помолчали. Уже скоро дома, а дискуссия и не начиналась. Надо как-то начать, а то все равно не отпустит. На подоконнике, в обхватку с ее кошелками, у нас как раз самая драма и разыгрывается. Я и говорю:

- Ну хорошо, баба Катя, Бог создал нас и все остальное. Зачем?

- Чтобы было кого любить, вот зачем.

- Значит, он не самодостаточный, раз одного себя ему мало? Не полноценный?

- Почему не самоостаточный. Он нас жалеет. Он жалосливый.

- Погодите. Сначала, значит, нас создал, чтоб любить, себя пожалел, а потом нас же и жалеет? Не вытанцовывается.

- Ты, милок, много думаешь, вот что. Люби его, и все, а много не думай, а то мозги высохнут. Поперек себя, а признавай. Он-то нас любит, не чморится.

- Это как?

- А так. Терпеть Бога надо. Люди же не верят из-за нетерпеливости, по спешке. От Бога бегут, к себе не пристали. А ты терпи. У него тоже небось нервы не железные, на наши дела смотреть, тоже мог бы обидеться, а терпит, не жмурится. На все нервов хватат.

- Ну, не на все. Шалят у него иногда нервишки, баба Катя.

Она обмеряла меня с ног до головы своим лучистым презрением.

- Много ты понимаешь, бабилон! Чего вцепился в бок, как на дискотеке! Давай сейчас сюда мою сумку, а то вот клюкой как тресну по переносице!

Ну слава богу, пришли. Она со своим праведнвым гневом как раз всегда к четвертому этажу подгадывает.

Я и пошел к себе наверх, посмеиваясь.

- Смейся, смейся, - говорит. - Досмеетесь со своими Обамами. Зубы допоказываете. Ты в храм почему, парень, не ходишь? Думаешь, он не видит?

- Дак как сказать не хожу, баба Катя. Хожу когда. Хоронили вот одного, я и ходил.

- Хороняли! Ты до смерти ходи, а после смерти и дурак сумеет. При смерти и то поздно!

Задумался. Все-таки окоромила. Скоро она меня под себя окончательно отформатирует, как сантехника. Буду у нее по богословским вопросам, как он, консультироваться. Почему я бабилоном-то у нее оказался? Ключ не мог целую минуту в зеницу вставить, так озадачила.