Реестр Собакевича
Dec. 28th, 2013 01:28 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
verbarium.
"А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякой раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог, -- где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большого прибытку под церковный купол, а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись оттуда с перекладины, шлепнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: "Эх, Ваня, угораздило тебя!"
Гайто Газданов комментирует: "Это написано с таким гениальным литературным искусством, что нужно сделать усилие внимания — и только тогда замечаешь, что, стоя рядом с разбившимся насмерть Степаном Пробкой, дядя Михей говорит: "Эх, Ваня", — вместо того, чтобы сказать: "Эх, Степан!"
Удивительно, как даже такой серьезный писатель как Газданов не замечает здесь нескольких уровней повествования.
Реестр Собакевича, как бы составленный его креативной дланью (1-ый уровень) читает и воображает Чичиков (2-ой уровень), за ним стоит Гоголь (3-й уровень), а дядя Михей (4-й уровень) здесь просто примыслен самим Чичиковым (возможно, для увеличения поголовья мертвых душ), так что Степан Пробка вовсе мог быть дяде Михею неизвестен. Просто проходил мимо в рассужденьи чего бы выпить, а тут оказия. Хотя, подвязавшись веревкой и полезши на его место под купол, мог и работать с Пробкой в одной артели. В общем, все это отдано на произвол вдумчивому читателю (5-й уровень) и его воображению. Вот чему действительно изумляешься, так это тому, что Степан Пробка, мало сказать, полез под купол, но и еще, может, "потащился на крест". Это уж совсем такие безбожные чичиковские предположения, что немудрено и свалиться.
Да если б и знал Михей Пробку, какое ему дело уже до этого расплющенного верхолаза, он его этим прозвищем "Ваня" уже переводит в дольнее царство мертвых. Это свойское имя для чужого, народное определение простака, лузера, нескладня (как Вася, Федя). Так и сейчас говорят. Газданов вот не подвязался веревкой как Пробка и не взмостился вместе с ним под купол, как Гоголь. Не потащился с ним на крест. Тогда бы знал.
В реестре Собакевича много и других чудес, вот где настоящая поэма не мертвым, а живым душам. Это гимн Гоголя самому себе, своему немеряному мастерству.
"Реестр Собакевича поражал необыкновенною полнотою и обстоятельностью, ни одно из качеств мужика не было пропущено; об одном было сказано: "хороший столяр", к другому приписано:"дело смыслит и хмельного не берет". Означено было также обстоятельно, кто отец, и кто мать, и какого оба были поведения; у одного только какого-то Федотова было написано: "отец неизвестно кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не вор". Все сии подробности придавали какой-то особенный вид свежести: казалось, как будто мужики еще вчера были живы. Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: "Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?" И глаза его невольно остановились на одной фамилии: это был известный Петр Савельев Неуважай-Корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке. Он опять не утерпел, чтоб не сказать:"Эх, какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был, или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли, или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз? Пробка Степан, плотник, трезвости примерной".
Вот, говорю, и задумаешься вместе с Чичиковым (тот, кажется, тоже заметил), а не Собакевич ли батюшка этого "какого-то Федотова", родившегося от дворовой девки? Что-то уж Собакевич его так подозрительно бескорыстно хвалит, несмотря на то, что "отец неизвестно кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не вор". А ведь Собакевич, как известно, никого в жизни не похвалил, даже прокурора Чайку. Своя кровь. Впрочем, к покупателям Собакевич бывает тоже благостен.
"А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякой раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог, -- где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большого прибытку под церковный купол, а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись оттуда с перекладины, шлепнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: "Эх, Ваня, угораздило тебя!"
Гайто Газданов комментирует: "Это написано с таким гениальным литературным искусством, что нужно сделать усилие внимания — и только тогда замечаешь, что, стоя рядом с разбившимся насмерть Степаном Пробкой, дядя Михей говорит: "Эх, Ваня", — вместо того, чтобы сказать: "Эх, Степан!"
Удивительно, как даже такой серьезный писатель как Газданов не замечает здесь нескольких уровней повествования.
Реестр Собакевича, как бы составленный его креативной дланью (1-ый уровень) читает и воображает Чичиков (2-ой уровень), за ним стоит Гоголь (3-й уровень), а дядя Михей (4-й уровень) здесь просто примыслен самим Чичиковым (возможно, для увеличения поголовья мертвых душ), так что Степан Пробка вовсе мог быть дяде Михею неизвестен. Просто проходил мимо в рассужденьи чего бы выпить, а тут оказия. Хотя, подвязавшись веревкой и полезши на его место под купол, мог и работать с Пробкой в одной артели. В общем, все это отдано на произвол вдумчивому читателю (5-й уровень) и его воображению. Вот чему действительно изумляешься, так это тому, что Степан Пробка, мало сказать, полез под купол, но и еще, может, "потащился на крест". Это уж совсем такие безбожные чичиковские предположения, что немудрено и свалиться.
Да если б и знал Михей Пробку, какое ему дело уже до этого расплющенного верхолаза, он его этим прозвищем "Ваня" уже переводит в дольнее царство мертвых. Это свойское имя для чужого, народное определение простака, лузера, нескладня (как Вася, Федя). Так и сейчас говорят. Газданов вот не подвязался веревкой как Пробка и не взмостился вместе с ним под купол, как Гоголь. Не потащился с ним на крест. Тогда бы знал.
В реестре Собакевича много и других чудес, вот где настоящая поэма не мертвым, а живым душам. Это гимн Гоголя самому себе, своему немеряному мастерству.
"Реестр Собакевича поражал необыкновенною полнотою и обстоятельностью, ни одно из качеств мужика не было пропущено; об одном было сказано: "хороший столяр", к другому приписано:"дело смыслит и хмельного не берет". Означено было также обстоятельно, кто отец, и кто мать, и какого оба были поведения; у одного только какого-то Федотова было написано: "отец неизвестно кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не вор". Все сии подробности придавали какой-то особенный вид свежести: казалось, как будто мужики еще вчера были живы. Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: "Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?" И глаза его невольно остановились на одной фамилии: это был известный Петр Савельев Неуважай-Корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке. Он опять не утерпел, чтоб не сказать:"Эх, какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был, или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли, или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз? Пробка Степан, плотник, трезвости примерной".
Вот, говорю, и задумаешься вместе с Чичиковым (тот, кажется, тоже заметил), а не Собакевич ли батюшка этого "какого-то Федотова", родившегося от дворовой девки? Что-то уж Собакевич его так подозрительно бескорыстно хвалит, несмотря на то, что "отец неизвестно кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не вор". А ведь Собакевич, как известно, никого в жизни не похвалил, даже прокурора Чайку. Своя кровь. Впрочем, к покупателям Собакевич бывает тоже благостен.
