![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Земфир в шоколаде. Калымские рассказы
Aug. 15th, 2009 07:39 am.
По радио "Свобода" объявили, что Лебедев и Ходорковский "заключенные шаламовского типа".
Это ж сколько у них деньжищ-то, у шаламовцев наших. Про радио не знаю.
Это, так сказать, "наши", демократы и либералы, суровые шаламовские реалисты. А вот "ваши", "гнусная кремлядь", захлебывающаяся земфиром в шоколаде (рецензия К. Решетникова в "Известиях" на роман некоего Натана Дубовицкого, как считают, В. Суркова):
http://www.izvestia.ru/culture/article3131219/
"Дубовицкий - счастливый обладатель меткого, проникновенного, остроумного и по-хорошему эстетского языка, благодаря которому следующее произведение дебютанта, если таковое появится, будет немедленно опознано как написанное именно им, даже если ему вздумается опубликоваться под другим именем. Без этого языка в "Околоноля" не было бы не только правильного ритма и катартического финала - не было бы самого романа. Авторское послание передается здесь на мало кому доступных набоковских и платоновских частотах; связь с Набоковым подчеркнута упоминанием "Лолиты" и аллюзией на "Прозрачные вещи". Однако пытаться определить манеру Дубовицкого через сходство с чьей-либо еще - занятие неблагодарное; у нее есть близкий контекст, но непосредственного источника не обнаруживается. Общая "литературность" поддерживается обилием стихов и вставных историй, экспромтов и цитируемых новелл, самое примечательное свойство которых в том, что они, вопреки обыкновению, не портят итоговый текст"
"Проза, написанная так, по идее должна быть несерьезной, далекой от каких-либо болевых точек, но результат опять оказывается прямо противоположным ожидаемому - с ужасом и мрачным комизмом последних 20 лет, равно как с бытовыми деталями и с нюансами самой что ни на есть всамделишной психологии, Дубовицкий управляется ничуть не хуже, а то и получше того же Рубанова. Дело в том, что театральность вовсе не означает легковесности, ибо театральный код здесь - шекспировский, недаром вынесенная в эпиграф фраза "give me some light" - это слова короля из "Гамлета". Вслед за Шекспиром Дубовицкий отваживается эксцентрично говорить о страшном; ни на йоту не становясь циником, он просто заглядывает в экзистенциальную бездну, где смешное и мучительное не разделены. Вне этого кода, кстати, не вполне раскрывается и нарочито макабрический, слишком литературный сюжет о мести с членовредительством - только шекспировская рамка ухватывает и его пародийность, и его серьезность".
"Околоноля" - резюме эпохи. 1990-е и 2000-е предстают здесь трагикомическим карнавалом, участники которого поглощены лихорадочной сменой масок. Дубовицкому блестяще удаются сатирические портреты; интеллектуальная анатомия любой описываемой среды, будь то олигархи, литераторы или сбрендившая левая богема, демонстрируется им с беспощадной точностью. Но сатира - не главная его работа. Основу романа составляет пристальная, печальная и очень личная рефлексия над судьбой сорокалетних. Поколению этому здесь выносится столь же строгий, сколь и ласковый приговор, предваряемый такими красивыми письменными показаниями, каковых за последние десять лет было дано очень немного.
Особые счеты у автора с интеллигентской протестной идеологией. Чего стоит произносимый героем и вряд ли расходящийся с авторской позицией блистательный ответ на антивластную риторику..."
"Дубовицкий - счастливый обладатель меткого, проникновенного, остроумного и по-хорошему эстетского языка, благодаря которому следующее произведение дебютанта, если таковое появится, будет немедленно опознано как написанное именно им, даже если ему вздумается опубликоваться под другим именем. Без этого языка в "Околоноля" не было бы не только правильного ритма и катартического финала - не было бы самого романа. Авторское послание передается здесь на мало кому доступных набоковских и платоновских частотах; связь с Набоковым подчеркнута упоминанием "Лолиты" и аллюзией на "Прозрачные вещи". Однако пытаться определить манеру Дубовицкого через сходство с чьей-либо еще - занятие неблагодарное; у нее есть близкий контекст, но непосредственного источника не обнаруживается. Общая "литературность" поддерживается обилием стихов и вставных историй, экспромтов и цитируемых новелл, самое примечательное свойство которых в том, что они, вопреки обыкновению, не портят итоговый текст".
Уф. Кризис миновал. Наконец-то дно достигнуто. Причем сразу всеми, правыми и левыми, центристами и эгоцентристами, нолями и околонолями. Платонов, Набоков, Шаламов, оказывается, все были за Софью Власьевну и печатались в журнале "Русский Пионер", под одной обложкой с Сурковым. И участвовали в стриптизе на крейсере "Аврора" с губернатором Матвиенко. Я чувствую нормальное, твердое, каменистое дно, даже более твердое и несомненное, чем дно Советской власти, это вам не ил и тина "лихих девяностых". Это гранитное основание абсурда. Это дно - переназначение сущностей, переименование не элементов реальности, а уже всей реальности. Когда черное называют белым, без оттенков, значит, уже все можно. Я и сам назвал трясину "твердым дном", следуя инерции абсурда.
Вряд ли роман написал Сурков. Скорее, это дело рук Самого. То есть, самого Беккета. А вы думали? Так бескомпромиссно подобострастен рецензент. Так бескорыстно лоялен. Причем, и рецензию на себя писал и проплачивал тоже Беккет. Пока дожидался Годо.
По радио "Свобода" объявили, что Лебедев и Ходорковский "заключенные шаламовского типа".
Это ж сколько у них деньжищ-то, у шаламовцев наших. Про радио не знаю.
Это, так сказать, "наши", демократы и либералы, суровые шаламовские реалисты. А вот "ваши", "гнусная кремлядь", захлебывающаяся земфиром в шоколаде (рецензия К. Решетникова в "Известиях" на роман некоего Натана Дубовицкого, как считают, В. Суркова):
http://www.izvestia.ru/culture/article3131219/
"Дубовицкий - счастливый обладатель меткого, проникновенного, остроумного и по-хорошему эстетского языка, благодаря которому следующее произведение дебютанта, если таковое появится, будет немедленно опознано как написанное именно им, даже если ему вздумается опубликоваться под другим именем. Без этого языка в "Околоноля" не было бы не только правильного ритма и катартического финала - не было бы самого романа. Авторское послание передается здесь на мало кому доступных набоковских и платоновских частотах; связь с Набоковым подчеркнута упоминанием "Лолиты" и аллюзией на "Прозрачные вещи". Однако пытаться определить манеру Дубовицкого через сходство с чьей-либо еще - занятие неблагодарное; у нее есть близкий контекст, но непосредственного источника не обнаруживается. Общая "литературность" поддерживается обилием стихов и вставных историй, экспромтов и цитируемых новелл, самое примечательное свойство которых в том, что они, вопреки обыкновению, не портят итоговый текст"
"Проза, написанная так, по идее должна быть несерьезной, далекой от каких-либо болевых точек, но результат опять оказывается прямо противоположным ожидаемому - с ужасом и мрачным комизмом последних 20 лет, равно как с бытовыми деталями и с нюансами самой что ни на есть всамделишной психологии, Дубовицкий управляется ничуть не хуже, а то и получше того же Рубанова. Дело в том, что театральность вовсе не означает легковесности, ибо театральный код здесь - шекспировский, недаром вынесенная в эпиграф фраза "give me some light" - это слова короля из "Гамлета". Вслед за Шекспиром Дубовицкий отваживается эксцентрично говорить о страшном; ни на йоту не становясь циником, он просто заглядывает в экзистенциальную бездну, где смешное и мучительное не разделены. Вне этого кода, кстати, не вполне раскрывается и нарочито макабрический, слишком литературный сюжет о мести с членовредительством - только шекспировская рамка ухватывает и его пародийность, и его серьезность".
"Околоноля" - резюме эпохи. 1990-е и 2000-е предстают здесь трагикомическим карнавалом, участники которого поглощены лихорадочной сменой масок. Дубовицкому блестяще удаются сатирические портреты; интеллектуальная анатомия любой описываемой среды, будь то олигархи, литераторы или сбрендившая левая богема, демонстрируется им с беспощадной точностью. Но сатира - не главная его работа. Основу романа составляет пристальная, печальная и очень личная рефлексия над судьбой сорокалетних. Поколению этому здесь выносится столь же строгий, сколь и ласковый приговор, предваряемый такими красивыми письменными показаниями, каковых за последние десять лет было дано очень немного.
Особые счеты у автора с интеллигентской протестной идеологией. Чего стоит произносимый героем и вряд ли расходящийся с авторской позицией блистательный ответ на антивластную риторику..."
"Дубовицкий - счастливый обладатель меткого, проникновенного, остроумного и по-хорошему эстетского языка, благодаря которому следующее произведение дебютанта, если таковое появится, будет немедленно опознано как написанное именно им, даже если ему вздумается опубликоваться под другим именем. Без этого языка в "Околоноля" не было бы не только правильного ритма и катартического финала - не было бы самого романа. Авторское послание передается здесь на мало кому доступных набоковских и платоновских частотах; связь с Набоковым подчеркнута упоминанием "Лолиты" и аллюзией на "Прозрачные вещи". Однако пытаться определить манеру Дубовицкого через сходство с чьей-либо еще - занятие неблагодарное; у нее есть близкий контекст, но непосредственного источника не обнаруживается. Общая "литературность" поддерживается обилием стихов и вставных историй, экспромтов и цитируемых новелл, самое примечательное свойство которых в том, что они, вопреки обыкновению, не портят итоговый текст".
Уф. Кризис миновал. Наконец-то дно достигнуто. Причем сразу всеми, правыми и левыми, центристами и эгоцентристами, нолями и околонолями. Платонов, Набоков, Шаламов, оказывается, все были за Софью Власьевну и печатались в журнале "Русский Пионер", под одной обложкой с Сурковым. И участвовали в стриптизе на крейсере "Аврора" с губернатором Матвиенко. Я чувствую нормальное, твердое, каменистое дно, даже более твердое и несомненное, чем дно Советской власти, это вам не ил и тина "лихих девяностых". Это гранитное основание абсурда. Это дно - переназначение сущностей, переименование не элементов реальности, а уже всей реальности. Когда черное называют белым, без оттенков, значит, уже все можно. Я и сам назвал трясину "твердым дном", следуя инерции абсурда.
Вряд ли роман написал Сурков. Скорее, это дело рук Самого. То есть, самого Беккета. А вы думали? Так бескомпромиссно подобострастен рецензент. Так бескорыстно лоялен. Причем, и рецензию на себя писал и проплачивал тоже Беккет. Пока дожидался Годо.
