![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
verbarium.
Вчера получил письмо от товарища. Пишет, был на кладбище у родных, заглянул к другу. С ним ушел на дно целый пласт жизни. Столько километров вместе прожито (они много ходили по лесам), столько костров обогрето. Теперь его нет. Чувствую себя обломком.
Я не хожу на кладбища. У меня там никого нет. Я в последние годы столько перетаскал чужих гробов, перехоронил чужих родных, что стал равнодушен к своим. Да и всегда был. Память так жива и полна, что незачем ходить на кладбище и всякий раз убивать ее. Покойники в ней уже давно улыбаются, а пойдешь на погост - и опять смерть и хмурость. У меня уже плечо, как увижу чужие похороны, ноет в ответ .
Все это какая-то внутренняя ложь напоказ. То ли страх, то ли бред. Или непонимание из-за страха. Или беспредельный цинизм. Цинизм вообще последнее убежище косорукой. Помню, в 90-х, прямо на заседании Страшного (Верховного) Суда, на котором мы пытались защитить от расхищения писательское имущество (которого теперь нет), умер писатель Алесь Адамович - сердце. Заседание прервали, покойный, желтея, лежал на казенных стульях с прямыми спинками и все еще пытался вникнуть в происходящее. Вся заседавшая публика - пожилые известные писатели, среди них - Г. Бакланов, Ю. Бондарев, А. Приставкин, Б. Окуджава, А. Анфиногенов, Я. Костюковский ("Кавказкая пленница" и другие приключения Шурика) - "демократы" и "патриоты" - мигом испарились, оставив покойника одного разбираться с их делами. Даже скорую никто не пытался вызвать. Лишь Сергей Михалков и Т. Пулатов преспокойно (я заглянул в дверь) продолжали обрабатывать Председателя Верховного Суда, кивая на покойного, призывая его в лжесвидетели. `Их смерть никогда, конечно, не коснется, ни патриотов, ни демократов, ни гимнописцев, ни борзописцев, они навек наняты Господом в рирайтеры и спичрайтеры, писать свои книги и гимны. Председатель суда с усталым согласием кивал головой. Возможно, он испытывал неловкость. Ясно, что потом Т. Пулатов и С. Михалков напишут и опубликуют в каком-то своем отчете, что это не они, патриоты, обрабатывали Председателя суда при своем погибшем товарище, а эти мерзкие либералы, у которых ничего святого: решают свои темные делишки чуть ли не в морге. Понятно, что эти либералы могут написать любую редакцию Гимна, хоть переложить "Майн Кампф" на музыку Александрова. Убежден, что они и теперь воспринимают смерть как свою подчиненную, и с полномочиями не б`ольшими, чем у Председателя Литфонда. Цинизм и непобедимое долголетие этому явно способствуют.
Так же и простолюдины. Хоронили жену одного моего знакомого, бывшего соседа, плотника, шоферюги. Сам-то был с утра весел, куражился, гордился. Пятнадцать минут славы. Но гроб супруги искоса, как соседский кот, обходил. Командовал, правда. С вечера подсунул под гроб, "чтоб не было духу", несколько тазов с грязным заводским снегом, набил помягче подушку покойнице стружкой, - отдыхай, Настена! - и на том свою миссию почел законченной. Ни глянул на подругу даже спьяна. А ведь хороший до нутра был человек, работяга. Теперь тоже там. Сад один на себе тащил, детей, ее болезни. На кладбище, когда зарывали, отвернулся совсем. Цыкал слюной сквозь зубы. Курил. Лопату, говорит, не забудь мою титановую у этих бомжей забери, а то унесут. Ты чего, говорю, Коль, посмотри, ведь больше не увидишь. А, махнул рукой. Потом приду! И точно, потом ходил. С черемухой, огурцами. Водку на бугор ставил. Пшена птичкам трусил. Плакал. Но ледяного сердца покойницы не растопил.
Поэтому я не хожу на кладбища. Все, что можно было сделать при жизни - сделано или не сделано, и ничего исправить нельзя. Кроме того, тело никогда не было нами при жизни, не будет им и после смерти. На кладбище только наша вина. От которой мы культурно пытаемся на нем закрыться. В памяти вина жгучее и плодотворнее. Там она не перестает никогда.
Я не живу одной этой, наличной, жизнью, а раздвигаю ее границы в обе бесконечности, поэтому все, что происходит в ней, для меня имеет относительные ценность и значение. Никто и ничто никуда не уходит, всё соприсутствует нам. Я это знаю так же твердо, как то, что сейчас утро.
Вчера получил письмо от товарища. Пишет, был на кладбище у родных, заглянул к другу. С ним ушел на дно целый пласт жизни. Столько километров вместе прожито (они много ходили по лесам), столько костров обогрето. Теперь его нет. Чувствую себя обломком.
Я не хожу на кладбища. У меня там никого нет. Я в последние годы столько перетаскал чужих гробов, перехоронил чужих родных, что стал равнодушен к своим. Да и всегда был. Память так жива и полна, что незачем ходить на кладбище и всякий раз убивать ее. Покойники в ней уже давно улыбаются, а пойдешь на погост - и опять смерть и хмурость. У меня уже плечо, как увижу чужие похороны, ноет в ответ .
Все это какая-то внутренняя ложь напоказ. То ли страх, то ли бред. Или непонимание из-за страха. Или беспредельный цинизм. Цинизм вообще последнее убежище косорукой. Помню, в 90-х, прямо на заседании Страшного (Верховного) Суда, на котором мы пытались защитить от расхищения писательское имущество (которого теперь нет), умер писатель Алесь Адамович - сердце. Заседание прервали, покойный, желтея, лежал на казенных стульях с прямыми спинками и все еще пытался вникнуть в происходящее. Вся заседавшая публика - пожилые известные писатели, среди них - Г. Бакланов, Ю. Бондарев, А. Приставкин, Б. Окуджава, А. Анфиногенов, Я. Костюковский ("Кавказкая пленница" и другие приключения Шурика) - "демократы" и "патриоты" - мигом испарились, оставив покойника одного разбираться с их делами. Даже скорую никто не пытался вызвать. Лишь Сергей Михалков и Т. Пулатов преспокойно (я заглянул в дверь) продолжали обрабатывать Председателя Верховного Суда, кивая на покойного, призывая его в лжесвидетели. `Их смерть никогда, конечно, не коснется, ни патриотов, ни демократов, ни гимнописцев, ни борзописцев, они навек наняты Господом в рирайтеры и спичрайтеры, писать свои книги и гимны. Председатель суда с усталым согласием кивал головой. Возможно, он испытывал неловкость. Ясно, что потом Т. Пулатов и С. Михалков напишут и опубликуют в каком-то своем отчете, что это не они, патриоты, обрабатывали Председателя суда при своем погибшем товарище, а эти мерзкие либералы, у которых ничего святого: решают свои темные делишки чуть ли не в морге. Понятно, что эти либералы могут написать любую редакцию Гимна, хоть переложить "Майн Кампф" на музыку Александрова. Убежден, что они и теперь воспринимают смерть как свою подчиненную, и с полномочиями не б`ольшими, чем у Председателя Литфонда. Цинизм и непобедимое долголетие этому явно способствуют.
Так же и простолюдины. Хоронили жену одного моего знакомого, бывшего соседа, плотника, шоферюги. Сам-то был с утра весел, куражился, гордился. Пятнадцать минут славы. Но гроб супруги искоса, как соседский кот, обходил. Командовал, правда. С вечера подсунул под гроб, "чтоб не было духу", несколько тазов с грязным заводским снегом, набил помягче подушку покойнице стружкой, - отдыхай, Настена! - и на том свою миссию почел законченной. Ни глянул на подругу даже спьяна. А ведь хороший до нутра был человек, работяга. Теперь тоже там. Сад один на себе тащил, детей, ее болезни. На кладбище, когда зарывали, отвернулся совсем. Цыкал слюной сквозь зубы. Курил. Лопату, говорит, не забудь мою титановую у этих бомжей забери, а то унесут. Ты чего, говорю, Коль, посмотри, ведь больше не увидишь. А, махнул рукой. Потом приду! И точно, потом ходил. С черемухой, огурцами. Водку на бугор ставил. Пшена птичкам трусил. Плакал. Но ледяного сердца покойницы не растопил.
Поэтому я не хожу на кладбища. Все, что можно было сделать при жизни - сделано или не сделано, и ничего исправить нельзя. Кроме того, тело никогда не было нами при жизни, не будет им и после смерти. На кладбище только наша вина. От которой мы культурно пытаемся на нем закрыться. В памяти вина жгучее и плодотворнее. Там она не перестает никогда.
Я не живу одной этой, наличной, жизнью, а раздвигаю ее границы в обе бесконечности, поэтому все, что происходит в ней, для меня имеет относительные ценность и значение. Никто и ничто никуда не уходит, всё соприсутствует нам. Я это знаю так же твердо, как то, что сейчас утро.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2009-04-29 06:01 am (UTC)no subject
Date: 2009-04-29 06:15 am (UTC)